130 лет назад родился поэт Эдуард Багрицкий
Выдающийся поэт Эдуард Багрицкий родился 3 ноября (22 октября по старому стилю) 1895 года в Одессе — ровно 130 лет назад. О Багрицком мы поговорим с Сергеем Шаргуновым, писателем и главным знатоком творчества и биографии еще одного одессита — Валентина Катаева. Дело в том, что именно Катаев сыграл решающую роль в судьбе Багрицкого и одновременно стал чуть ли не главным его «обидчиком».
— Сергей Александрович, Катаев и Багрицкий появились на свет на юге Российской империи примерно в одно время (Валентин Петрович был на два года младше товарища). Оба в полной мере состоялись как литераторы в Москве, и «перевалочным» пунктом перед переездом в столицу стали русскоговорящие города Советской Украины: Николаев для Багрицкого и Харьков для Катаева. И только в Гражданскую войну их судьбы разошлись — Багрицкий был красным, а Катаев — белым.
— Не уверен, что разошлись, и тем более по этой причине. Когда белые присутствовали в Одессе, Бунин (бывавший в южном городе с 1896 года и в последний раз приехавший в июне 1918-го) благоволил не только Катаеву, но и Багрицкому, юный поэт писал под очевидным влиянием Николая Гумилева и тяготел к нему. Но не все стихотворения Багрицкого той поры сохранились. А недавно удалось сделать сенсационное открытие в архивах. То, что Катаева и его малолетнего брата Евгения (в будущем — известный литератор и военный корреспондент Евгений Петров) арестовывали большевики, знают все, но оказалось, что арестовывали и «красного» Багрицкого — вместе с ними. Спас их троих от вероятного расстрела общий знакомый Яков Бельский, бывавший на их литературных вечерах.
Шпаги свист и вой картечи: романтика поэзии и жизни
— Знакомство Багрицкого и Катаева состоялось задолго до совместного пребывания в камере политических арестантов?
— Конечно, шел 1914 год, накануне Первой мировой войны, весной, образовался кружок молодых поэтов, куда гимназист Катаев приходил с тетрадкой с вклеенными в нее стихотворениями. Там они и познакомились — Багрицкий (настоящая фамилия Дзюбин) учился в реальном училище Жуковского на Херсонской улице, будучи сыном приказчика. В кружке самым талантливым почитали как раз Дзюбина, уже тогда взявшего известный псевдоним.
— Почему именно Багрицким решил стать мальчик из еврейской семьи?
— Он следовал примеру ныне практически забытого одесского поэта Анатолия Фиолетова, по рождению бывшего Натаном Шором. Шор, кстати, — муж поэтессы Зинаиды Шишовой, которую от забвения спас Катаев, перетащив ее в Москву.
— Вы обмолвились о не дошедших до наших дней ранних стихотворениях. А есть ли дошедшие?
— Пылкие, романтические и очень отдававшие Гумилевым ранние строки Багрицкого приводил Катаев:
Нам с башен рыдали церковные звоны,
Для нас поднимали узорчатый флаг,
А мы заряжали, смеясь, мушкетоны
И воздух чертили ударами шпаг!
Багрицкий пытался выглядеть крепким, мужественным, напрягал бицепсы, когда читал стихи. И сочинял многие о стихии моря. При этом плавать он не умел и вопреки атлетическому сложению уже в молодости страдал бронхиальной астмой (от последствий которой он и умер практически в возрасте Пушкина. — И.В.). А еще у него щеку пересекал шрам, многим казалось, что сабельный, а на самом деле это была фистула. Но все равно поэт выглядел весьма эффектно.
— Интересно, Борис Рыжий не у Багрицкого «подсмотрел» идею придать героические черты своему шраму на щеке?
— Могу сказать только, что Багрицкий был ярчайшим примером разрыва между литературной романтикой и действительностью. Романтика, включая военную, захватывала многих участников возникшей в Одессе «Зеленой лампы».
Катаев ушел на фронт «охотником», то есть добровольцем («по своей охоте»), Багрицкий получил должность в 25-м врачебно-писательном отряде Всероссийского союза помощи больным и раненым, в 1915 году участвовал в наступательной операции в Северном Иране. И оба они были перспективны как литераторы. Выступая в 1918 году в Одесском литературно-артистическом обществе, Бунин поделился впечатлениями от местных молодых авторов, особенно выделив Багрицкого и Катаева.
В то время в Одессе образовалась своя литературная среда: Бунин, Волошин… И надо обязательно упомянуть, что годом ранее Багрицкий вместе с Фиолетовым пошел служить в уголовный розыск Временного правительства. Однажды во время обыска в притоне Багрицкий встретил гимназистку, в которую был в юношестве влюблен. В поэме «Февраль» эту встречу он опишет в следующей сцене (называемой почему-то хулителями Багрицкого «сценой изнасилования проститутки чекистом», хотя в поэме есть упоминание об оплате за соитие, да и при чем здесь ЧК. — И.В.)
Я беру тебя за то, что робок
Был мой век, за то, что я застенчив,
За позор моих бездомных предков,
За случайной птицы щебетанье!
Я беру тебя, как мщенье миру,
Из которого не мог я выйти!
Принимай меня в пустые недра,
Где трава не может завязаться, —
Может быть, мое ночное семя
Оплодотворит твою пустыню…
Знаете, что самое удивительное? Катаев вспоминал, что встреча с обладательницей «рассыпанных кудрей» и «медовых глаз» была для поэта большим потрясением, он растерялся, смутился и думал, как бы поскорее ретироваться, а уже в поэме бахвалился и создал образ героя-любовника. (Кстати, Эдуарда Лимонова назвали в честь Багрицкого, что не могло не повлиять на его судьбу.)
— Но вернемся в Одессу, которая переходила то в руки белых, то красных.
— В апреле–августе 1919 года в город ворвались отряды атамана Григорьева, затем пришли большевики, Катаев и Багрицкий оказались в Бюро украинской печати (украинские отделение РОСТА), готовили программы к празднованию Первомая, сочиняли четверостишия, агитационные частушки… Большевистский период их творчества был недолгим, при этом перед приходом красных Алексей Толстой эвакуировался в Константинополь, а Бунин остался, что заложило основу конфликта между Иваном Алексеевичем и юными коллегами, которые действовали как «новые американцы». Буниным их решительный «штурм жизни» был воспринят как приспособленчество. В любом случае настроения в духе «к черту старых, обветшалых писак» (и клятвы умереть за Советскую власть) являлись в большей степени эстетическим, нежели политическим актом.
К тому же участие в леваческих чтениях спасло Багрицкому и Катаеву жизни, поскольку упомянутый выше Бельский уже тогда был секретным сотрудником губернского Особого отдела. И его свидетельства в 1920 году, во время ареста участников «подпольной группы», якобы пытавшейся помочь высадиться в Одессе врангелевцам, оставались решающими.
Но сначала, в августе 1919-го, случился деникинский десант в Одессу, Катаев и, насколько знаю, Багрицкий восстановили отношения с Буниным, а Катаев вообще пошел служить артиллеристом на бронепоезде «Новороссия» Вооруженных сил юга России…
«ЧК по борьбе с бездарностью» и одесские «Три сестры»
— При любой власти творческая жизнь Одессы бурлила?
— Время было голодным — это нужно учитывать. Акмеист Владимир Нарбут в начале 20-х собрал творческую молодежь для работы в рамках ЮгРОСТА — Бабеля, Багрицкого, Олешу, Ильфа, упомянутую Шишову, карикатуриста Бориса Ефимова, устраивавших летучие концерты, выступавших на заводах, в клубах, в кинотеатрах после сеансов. К своей деятельности писатели, пытавшиеся как-то прокормиться, относились с иронией. Сам Катаев называл ее «болезнью настенною» (от места, куда, собственно, вешали плакаты «Окон сатиры» и рифмуя «короста»-«ЮгРОСТА»). И вместе с тем Валентин Петрович считал, что филиал Российского телеграфного агентства был единственным учреждением, где чудовищная фантазия Багрицкого могла найти себе применение. Коллектив «рОстовских» поэтов, отмеченный неоклассическими вкусами Багрицкого и Катаева, к слову, совпадал по составу со старой доброй «Зеленой лампой», только теперь сами себя закулисно они называли «ЧК по борьбе с бездарностью». И был у них один принцип: слово должно светиться.
— Получается, творческие судьбы Катаева, Багрицкого и других писателей-одесситов постоянно переплетались, расплетались и заново переплетались? А мы еще о переезде в Москву не сказали…
— И не только творческие судьбы. Вспомним историю трех сестер австрийского эмигранта в Одессу преподавателя музыки Густава Суока, уверенно прописавшихся в истории отечественной литературы. На старшей — Лидии — женился Багрицкий, познакомленный с нею Катаевым, на средней — Ольге — Олеша. Но сначала он был счастлив с младшей из сестер, Симой, женой Нарбута, который уведет ее у Олеши, грозясь покончить с собой, а последним мужем Серафимы Суок станет идеолог формализма Виктор Шкловский.
— Высокие романтические отношения.
— Мало того, на первых порах друзья как-то решили «развести» местного бухгалтера, подсунув ему одну из сестер в качестве супруги. Гость литературных вечеров влюбился в Симу, к нему (имя героя неизвестно, но якобы он печатался как поэт-любитель под псевдонимом Мак) на ужин сначала привели сестер, а потом их мужей, выданных за знакомых. Багрицкий притворялся глухонемым, общаясь с Олешей жестами. И бесцеремонно налегал на еду, съев банку варенья, черпая лакомство рукой. Бухгалтер захотел руки и сердца Симы, загс зарегистрировал брак, на свадьбе вкусно поели и выпили. Но Серафиму нужно было спасать: девушка боялась остаться с супругом на ночь, легла в отдельную постель, жалуясь на высокую температуру. Бухгалтер запер дверь комнаты, а освободителем пришлось стать Катаеву: он ворвался к «новобрачным» и сказал: «Ну, Сима, собирайтесь».
— Одураченный «муж» был в шоке?
— По крайней мере, общение с Катаевым, Багрицким и Олешей после этой проделки он не прекратил. Им троим было свойственно в каком-то смысле травматически экстравагантное поведение. Да и одевались друзья экстравагантно, «под босяков», в чем была не только намеренность, но и нужда.
В 1921 году Катаев и Олеша уехали в Харьков, Багрицкий остался в родном городе. Отдельное интервью можно записать о переезде всей литературной Одессы в Москву и сотрудничестве десятка классиков с газетой «Гудок» (которой нужны были авторы для четвертой, сатирической, полосы). Но мы ведем речь о Багрицком, и здесь снова нужна предыстория.
В 1923 году Катаев опубликовал в газете советско-эмигрантской газеты «Накануне» одесские зарисовки — «Женитьба Эдуарда» и «Птицы поэта», задуманные как часть большой вещи о похождениях трех бездельников: автора, Юрия Олеши и Эдуарда Багрицкого. Наконец, в год переезда последнего из приятелей в Москву в столичном «Госиздате» вышла повесть Катаева «Бездельник Эдуард», включавшая прежние и другие зарисовки.
Книга представляла собой иронический и романтический рассказ о друге, вроде бы как ленивом, плохо приспособленном к жизни, опекаемом суетливой мамашей после смерти отца, бесцеремонном, эгоистичном, как дитя, «однажды обольстившем девицу, подававшую обед в коммунальной столовой, ради лишней порции каши». Причем в тексте содержалась насмешка над женой «Эдуарда Тачкина», ее «бесхарактерным, детским личиком», супружеским ложем с висящим над ним портретом первого мужа, описание «пружинного матраса, которой еще хорошо помнил грузный вес военного врача»…
Задушенные птицы и кунцевские пионеры
— Кажется, достаточно оснований для ссоры имеется…
— Тачкин в повести еще и заставляет жену круглосуточно служить только ему, бросить службу (что является правдой) и с героической покорностью распродавать вещи, чтобы добыть денег. Считая себя птицеловом — а это очень важное определение, в поздней повести Катаева «Алмазный мой венец» Багрицкий снова возникнет под таким «ником», — Багрицкий обзаводится (в произведении и в жизни) нескончаемыми клетками. Пернатых нужно было кормить, что грозило семейству голодом, и Лидочка втихую всех их передавила. А Эдуард — что при военном коммунизме, что при НЭПе — все время лежал, ел брынзу, читал зоолога и путешественника Альфреда Брема, романы Стивенсона, декламировал стихи и никуда не мог устроиться на службу, в том числе из-за советской украинизации, сократившей число газет на русском языке…
В действительности Катаев обещал привезти в Москву (широко разрекламированного в рассказах, которыми все зачитывались) «Эдуарда Тачкина». И в 25-м году Багрицкий приехал, фактически насильно перевезенный Катаевым, и поселился в Кунцеве. (Помните строки из поэмы «Смерть пионерки»:
Заслоняют свет они
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.
Приехав в одиночестве, поэт выписал в столицу Лидию с их маленьким сыном Севой.
— Почему «насильно перевезенный»?
— Потому что Катаев навестил друга в Одессе, увидел развалюху, где он жил, ужасы быта и решительно позвал его в Москву. Эдуард мялся, ссылался на привычку к еде, литературному кругу, жаловался, что ему нечего надеть в дорогу (а он донашивал чужие вещи и стеснялся раздеваться в поезде, где обнаружилось бы отсутствие белья). Жена, конечно же, смену обстановки поддержала, срочно помчалась за кальсонами и так далее.
Валентин Катаев по приезде купил товарищу ботинки, костюм, потащил в парикмахерскую и в преображенном виде стал водить по редакциям, где Багрицкого подхватила волна славы. А в новом его жилище вместо клеток стояли уже аквариумы…
— Любовь к птицам осталась в Одессе?
— Согласно воспоминаниям Семена Липкина с собой Багрицкий прихватил клетку с единственным щеглом. Липкин рассказал нам и о двойственности ситуации: Катаев облагодетельствовал приятеля, обеспечив ему известность (одновременно с Багрицким в Одессе творил Семен Кесельман, но его Катаев не забрал. И кто теперь знает о таком?). Но при этом он же его обидел своей откровенной прозой. Впрочем, с Булгаковым, изображенным в одной из повестей, Катаев точно так же рассорился. Разрывы у Катаева были и с Юрием Олешей.
— Катаев навещал Багрицкого в Кунцеве?
— Да, но нечасто. Когда Багрицкого не стало (поэт умер в 1934 году, не дожив несколько месяцев до Первого всесоюзного съезда советских писателей), Катаев, его брат, Ильф, Олеша и Бабель написали некролог (который во многих источниках цитируют): «Он был бродягой, сидевшим дома, но ни на одно мгновение болезнь не забрала над ним духовной власти»…
Из всех авторов прощальных слов, вышедших в печати, только Валентин Петрович вошел в комиссию по собиранию и разбору литературного наследия Багрицкого. В этом тоже особенный драматизм и поворот судеб.
Источник: www.mk.ru